Предыдущие части (3 апреля — 8 мая 1945 года)
Сегодня завершается проект «Авторы Победы: последние страницы войны» — серия публикаций, включающих письма и дневниковые заметки, написанные в апреле-мае 1945 года. Ранее они были собраны в пяти сборниках «Сохрани мои письма… Письма и дневники советских евреев. 1941–1945 гг.», изданных Центром «Холокост» в 2007–2019 годах. В наши статьи включались также документы из государственных архивов, краеведческих и школьных музеев из 10 городов России.
Письма и дневниковые записи от 9 мая 1945-го объединены не только хронологией, но и особым ощущением последнего дня войны и мыслями о Победе. Авторы этих уникальных свидетельств родились или учились в Москве, Киеве, Минске, Баку, Ростове-на-Дону, Харькове, в городах и местечках России, Белоруссии, и Украины. У большинства в боях или огне Холокоста погибли родные и близкие.
Офицеры и солдаты Победы. Они участвовали во всех главных сражениях Великой Отечественной. Некоторые действительно «пол-Европы по-пластунски пропахали», освобождая Польшу, Венгрию, Австрию, Болгарию, Румынию, Чехословакию, сражаясь в Восточной Пруссии и на подступах к Берлину.
9 мая 1945 года
ДЕНЬ ПОБЕДЫ
История над нами пролилась.
Я под её ревущим ливнем вымок.
Я перенёс размах её и вымах.
Я ощутил торжественную власть.
(Борис Слуцкий)
Последний день войны или первый день мира? Согласно тексту подписанного в Карлсхорсте Акта о безоговорочной капитуляции, германские вооружённые силы обязывались прекратить военные действия 8 мая в 23 часа 1 минуту по центральноевропейскому времени. Девятого мая в 2 часа 10 минут по Москве диктор Всесоюзного радио Юрий Левитан зачитал текст исторического документа. Тогда же было объявлено, что Указом Президиума Верховного Совета СССР 9 мая объявлено «Праздником Победы».
Однако в тот же день Левитан прочтёт очередную сводку с фронтов — причём не последнюю в мае 1945 года… Ленинградский фронт в течение дня принимал пленных. То же самое делали 2-й Белорусский и 3-й Белорусский фронты. Фразу «приём пленных продолжается» диктор повторяет дважды. Затем — вновь сообщения о боях. В День Победы 3-й Украинский фронт завершает в Австрии Грацско-Амштеттенскую наступательную операцию. Для 1-го Украинского, 2-го Украинского и 3-го Украинского фронтов Великая Отечественная и вовсе продлится ещё двое суток. Утром 9 мая освобождена Прага, но сама Пражская стратегическая операция, последняя в той войне, завершится лишь 11 числа.
Капитан Эфраим Исаакович Генкин (1919–1953), знакомый нашему читателю по предыдущим публикациям, обращал в своём дневнике внимание на то, что и в День Победы смерть по-прежнему была рядом.
«г. Лёбау. Ну, вот война и кончилась. Собственно, это только официально. Сумасшедшие немцы продолжают стрелять. Сегодня они обстреляли меня в дороге. (Как обидно было бы умереть в «последний» день войны.) Это долгожданное сообщение застало меня в небольшом германском городке Лёбау, невдалеке от чехословацкой границы. Весь день гремело „ура“ и салюты. Даже немцы улыбались нам. Не было ни одного трезвого солдата. А вверху плывут самолеты бомбить „непокорных“ фрицев, а впереди где-то стрельба… Вот и Чехословакия. Горы, горы. Очень красиво. Здесь в крайнем уголке Силезии только что узнали, что такое война. Здесь есть электричество, водопровод, газоны. Все это в полном порядке. Итак, война кончилась. Прекратилось бессмысленнейшее убийство! Верить ли?» («Сохрани мои письма…» Вып. 1. М., 2007.)
Отдельные части вермахта продолжали сопротивление. Последний генерал-фельдмаршал Третьего рейха Фердинанд Шёрнер требовал от подчинённых сражаться несмотря ни на что (за это и за вынесенные им смертные приговоры для «трусов» его потом осудят сами немцы). Но большинство солдат и офицеров германской армии уже сложили оружие. Могли опустить своё оружие и победители. Девятого мая командир танка Т-34 Борис Давыдович Цозик (1924–2009) вглядывался в противника не через смотровые приборы, а в прямом смысле слова «невооружённым глазом». В письме отцу и матери ростовчанин, призванный летом 1942-го из Хабаровска, окончивший войну в Латвии, делился и впечатлениями от встречи с военнопленными, и своими надеждами на то, что будущие поколения немцев извлекут уроки из минувших событий.
«Поздравляю с победой!
Дорогие папочка и мамуля! Около четырёх лет мы ждали этого дня, дня, когда мы услышим это прекрасное слово — победа! И вот, час тому назад радио принесло нам эту радостную весть в город Тукумс, за день до этого освобождённый нашими войсками. Трудно описать, с какой радостью мы встретили это известие. Ещё до сих пор раздаются крики „Ура!“. У всех на лицах улыбки, и мне кажется, что за эти четыре года люди впервые такие весёлые. Теперь, день встречи с вами, дорогие мои, не так далёк. Скоро передо мной откроются двери новой жизни, уравнение которой я уже решил, значение неизвестных — желание, настойчивость, и теперь я твёрдо могу сказать, что они у меня в полной мере есть, и, пожалуй, даже больше, чем надо.
Сейчас нахожусь на территории, где находилась Либавско-Тукумская группировка, которая сейчас складывает оружие. Вереницами они двигаются по дороге. Какой жалкий вид у этих „завоевателей“. Как-то я спросил одного немца: „Зачем пришёл к нам?“ — а он отвечает: Lin ist soldaten. В 1941 г. он безусловно кричал: „Я немец! Я ариец!“. Теперь же он – солдат. Ну что ж, пусть этот солдат, бандит, восстановит всё, что разрушил, а потом накажет своим внукам и правнукам отрешиться от таких прогулок. В общем, история дала им ещё один урок и, должно быть, последний. <…> До скорой встречи. Крепко целую — Борис». («Сохрани мои письма…» Вып. 2. М., 2010. С. 297–298.)
Не только у Бориса Цозика, но и в письмах многих других бойцов в тот день соседствовали и тлеющая, не успевшая ещё остыть ненависть к врагу, и вспыхнувшие надежды на будущее. Ожидание будущей счастливой и созидательной жизни захватывало победителей, но в то же время они наконец могли обернуться назад, обозреть пройдённый ими путь. В этом противоречии рождалось особое ощущение Дня Победы, которым спешил поделиться с матерью старший сержант Евсей Вульфович Гохман (1921–1980).
«Здравствуй, дорогая милая мама!
Поздравляю тебя, мамочка, Кима, тетю Фаню, дядю Ефима, всех родных и знакомых. Победа!!! Полная и окончательная.
Это нельзя передать словами. Наш лексикон ещё слишком беден. Хочется сделать что-то из ряда вон выходящее. В общем, не могу передать всех тех разнообразных чувств, которые сейчас бушуют во мне. Я безмерно рад, даже слишком рад. Моментами кажется, что это происходит не наяву, но трезвая, всегда трезвая, действительность возвращает меня на землю.
Война кончилась! Как мы долго ждали этих двух простых слов. Сколько счастья и надежд принесли нам эти слова! Сколько бодрости они в нас влили!
Если б вы знали, до чего хорошо жить. Работать на благо нашей любимой родины, любить, мечтать. В этом и заключается счастье. Теперь я уже твёрдо знаю, что всё это у меня впереди, в недалеком будущем. Скоро, очень скоро не буду видеть ни немцев, ни австрийцев, ни прочей… Надоело быть в чужих краях. Я сыт ихней „цивилизацией“ по горло. Скорей домой, скорей в Москву! Подведу небольшой итог.
Я с боями прошёл часть Румынии и часть Югославии, Венгрию, часть Австрии. Проехал Болгарию с востока на запад. Правда, нашему фронту не пришлось быть в Германии. Но, что поделаешь. Я солдат. Приказ есть приказ. Выше себя не прыгнешь. Немного обидно. Не полностью рассчитался со сволочью. Однако меня утешает, что братья по оружию, воины 1-го Белорусского и 2 Украинского фронтов постарались на славу. Отомстили за весь наш многострадальный советский народ.
Довелось мне быть в Бухаресте, Софии, Белграде, Будапеште и в Вене. Видел всякое. Приеду — расскажу. Несколько слов о себе. Я по-прежнему жив здоров. Надеюсь скоро быть дома.
Очень хочу: „Учиться, учиться и учиться“. Мне уже 23 года. Из них 4,5 года я провёл в армии. Немного грустно. Немного завидно тем, кто эти годы провёл в семье, дома. Но то, что я с августа месяца и по сие время провёл на фронте, с небольшими перерывами, и не вышел из строя, — это тоже кое-что значит. Это зачтётся. Новгород и Калинин, Сталинград, снова Новгород, Бухарест, София, Белград, Будапешт и Вена. Не скоро сотрутся из памяти эти города. Так что грусть моя — это чепуха. Обойдётся. Кончаю. Сейчас ночь, тихо. Непривычно тихо. Ещё раз. Передайте привет и поздравление с Победой всем родным и знакомым. Привет тёте Фане и дяде Ефиме, крепко обнимаю и целую, тебя, мамочка, Кима, Соню. 09.05. Австрия». («Сохрани мои письма…» Вып. 5. М., 2019. С. 335–336.)
В такт мыслям и чувствам Евсея Гохмана звучит и письмо подполковника медицинской службы, харьковчанина Александра Григорьевича Эйнгорна (1918–1984). Прошлое и настоящее, ненависть и любовь были пока ещё туго переплетены. Впереди было последнее сражение: любви предстояло отвоевать израненные и покрытые пороховой копотью, огрубевшие в горниле войны души победителей. Для Эйнгорна это сражение началось ещё в 1943 году, когда он женился на своей бывшей сокурснице и коллеге, военном враче Анне Вегер. Он писал ей в День Победы и обращал её внимание на контраст между серо-зелёными массами пленных и светлыми лицами союзников и освобождённых узников.
«Здравствуй, Анечка!
С Победой! С окончанием войны! Со скорой встречей! Мы уже третий день не воюем, вышли к Эльбе, соединились с американцами и с нетерпением ждали этого дня.
Сегодня празднуем в красивом немецком поместье. Разместились прекрасно. Сейчас готовим к вечеру зал помещика. Будет общий торжественный ужин. Выпьем за Победу.
У нас стало сразу как-то по-новому. Все ходят веселые, сияющие. А мимо нас идут пыльные, угрюмые серо-зелёные колонны. Это гонят тысячи фрицев, пытавшихся убежать на ту сторону Эльбы. Их не приняли американцы, и теперь они плетутся, склонив головы, на восток. Навстречу этим колоннам движутся тысячи групп с сияющими лицами и разноцветными флажками. Идут и французы с трехцветными тряпками, и американцы со своим звездочками, бельгийцы, голландцы и многие другие. Все они спешат к своим домам.
Пока, всего хорошего. До скорой встречи. Крепко целую, Саня». («Сохрани мои письма…» Вып. 1. М., 2007.)
Освобождённых Красной Армией узников нацизма мельком упоминал в письме и Лев Маркович Городенский (1924–1991). Бывший «штрафник» встретил День Победы без высоких наград, самой ценной наградой для него была сама жизнь — за годы войны его однажды уже заносили в списки безвозвратных потерь. Тяготы фронта были отмечены на груди пехотинца пятью нашивками за ранения. И всё же в письме родителям солдат, который лично приближал Победу на передовой, спешил — прежде всего — поблагодарить тех, кто ковал её в тылу.
«Поздравляю вас с Днём Победы. Дорогие родители! Сегодня нам сообщили о том, что война окончилась, и день 9 мая объявляется национальным праздником — Днем Победы. Очень трудно передать вам ту радость, с которой мы встретили это сообщение. Для нас, находящихся в Берлине, эта новость не была неожиданной, т. к. будучи здесь, мы в основном выполнили поставленную Родиной задачу, т. е. водрузить над Берлином знамя Победы, а оставшиеся „котлы“ варились по плану и доварились до того, что немцы были вынуждены капитулировать. Сейчас настал тот день, которого все ждали с нетерпением, а особенно те, кто с оружием в руках защитил страну, выгнал из её пределов проклятого врага и на его же земле вынудил его капитулировать. По указу Президиума Верховного Совета Союза ССР день 9 мая считается нерабочим днём. Этот отдых будет действительно заслуженным отдыхом для работников героического тыла. Поработали вы в тылу так, что мы вас будем за эту работу благодарить так же, как вы нас будете благодарить за великую освободительную миссию. В долгу друг у друга не будем. В шутку сказать, будь я Калинин, я бы дал не день отдыха, а целый месяц. А мы сейчас обучаем наших молодых людей, вырванных из рабства. Работать приходится, прямо скажу, очень много, но воспоминание об окопной жизни под огнём противника даёт знать, что после 9 мая всё-таки на душе свободней, чем до 9 мая. В голове уже никаких мыслей (даже глупых), о том, что убьют». <…> («Сохрани мои письма…» Вып. 4. М., 2016. С. 236–237.)
Студент исторического факультета Киевского университета Лев Наумович Береговский (1920–1987), эвакуированный в Туркмению, не подлежал призыву из-за близорукости, но отправился на фронт добровольцем. Радиомастер батареи самоходной артиллерии, старший сержант Береговский дойдёт до Берлина — с ранением, орденом Красной Звезды и медалью «За отвагу». Спустя годы он добавит к своим регалиям степень кандидата исторических наук. Как и у Городенского, в письме матери, которое фронтовик отправил 9 мая, первая мысль — о тыле. Вторая — о том, что погибать теперь уже не придётся.
«Здравствуй, дорогая, милая мама!
Сегодня самый радостный день — день победы над гитлеровской Германией. Мы четыре года ожидали это радостное известие. Я представляю, что теперь творится в тылу. Мне не верится. Кругом тишина, ни единого выстрела. Ничто не угрожает твоей жизни. За углом здания и на чердаке тебя уже не ждёт смерть. А ведь неделю тому каждое окно стреляло. Фрицы думали отстоять свою столицу, но их планы разлетелись как мыльный пузырь перед несокрушимой силой Красной Армии.
Война окончилась. Просто не верится. Я сам читал газету и слушал приказ, а всё равно не верится.
Теперь можно надеяться, что будем жить. Вообще-то я уже потерял всякие надежды. Пришлось бывать в переплётах. Но всё теперь уходит в область предания. Теперь у меня одни мысли — как бы скорее попасть домой. Надеюсь, что этот час не за горами. У меня всё в порядке: жив, здоров, чувствую себя хорошо. Основное, чтобы у Хаци [у брата Иосифа] всё было в порядке. Надеюсь, что оно так и будет. Ты только не волнуйся. Пиши мне чаще и подробней о своей жизни и здоровье, как обстоят у тебя дела. На этом заканчиваю. Целую тебя крепко, крепко много-много раз. Лёва». («Сохрани мои письма…» Вып. 3. М., 2013. С. 265.)
Ещё свеж был в памяти отпечатанный на плакатах лозунг «На Запад!», но желания миллионов солдат и офицеров уже слились в этот день в единое «домой!». «На родину, к родным», — об этом думал 9 мая и писатель-фронтовик Эммануил Генрихович Казакевич (1913–1962).
«На Эльбе. В день Победы.
Мои родные, этот день, долгожданный, о котором мы мечтали четыре тяжелых года, наступил. Ещё считанные недели, и мы увидимся, чтобы не расставаться. Чего лучше, наступил конец войны, а я жив, полон сил, и седина на голове, не в сердце. <…>
Естественно, что я сегодня много думал и о тебе, Галечка, и о Жене и Ляле. Вам трудно, очень трудно пришлось. Будем надеяться, что черные дни кончились навсегда.
Вспомнил я и о друзьях, погибших в сражениях этой войны или пропавших без вести. <…> Что ж, совесть моя перед ними чиста. Я храбро воевал, и если мне повезло больше, то потому, что пути господни, как написано в старой книге, неисповедимы.
Теперь мы, разведчики, оставшись без противника, ждём распоряжений свыше. А душа рвется домой, в ликующую Россию, к вам. Горячо поздравляю вас с полной победой над врагом!» («Сохрани мои письма…» Вып. 4. М., 2016. С. 108.)
Казакевич в своём письме домой будто предвосхитил известные строки, написанные спустя тридцать лет: «Это праздник с сединою на висках» … И, конечно, не нужно было ждать написания стихов Владимира Харитонова, чтобы — здесь и сейчас — ощутить, что такое «радость со слезами на глазах». В день всенародного торжества боль от утраты любимых только усиливалась. Так было с Соломоном Моисеевичем Гринкругом, чью жену и ребёнка убили оккупанты. Он писал из Восточной Пруссии известному фронтовому фотографу Давиду Минскеру в Москву:
«Поздравляю тебя, родной, с Днем Победы. Дожили мы всё же до него. Печально только, что не дожила до этого моя семья. Как тяжело это переносить именно сейчас…
Война кончена, гитлеровские головорезы, под страхом окончательной гибели в случае дальнейшего сопротивления, сложили оружие. Вот они бредут колоннами, противные рожи. Досталось им крепко в последнее время. Это уже не те фрицы, которых мы видели раньше. И так с ними покончено раз и навсегда, будь они прокляты.
Сейчас вечером у нас проходит такой салют из всех видов оружия и иллюминация, что Москва может позавидовать.
Представляю себе ликующую Москву.
На этом пока заканчиваю, пока новостей других нет, будут —сообщу.
О награждении меня орденом Кр[асной] Звезды, не помню, писал тебе или нет. Будь здоров и счастлив, твой Соломон». (Из Архива Центра «Холокост»)
Не легче было Анне Борисовне Альтман, потерявшей сына ещё в 1943-м. Она отказывалась верить в то, что он погиб, освобождая Украину, и продолжала писать ему до 1954 года. В письмах она обращалась к Марку как к живому, не теряя надежды на его возвращение. Эти письма погибшему сыну некуда было отправлять, и Анна Борисовна постепенно подшивала их в отдельные тетради-дневники. Всего в них более 200 листов.
«Марочка, родной! Ну вот и война закончилась. Люди рады, поздравляют друг друга, обнимаются, целуются, и если бы я только знала, что ты, родной, единственный уцелел, если бы получили от тебя одно единственное слово, что ты жив, какая бы у меня была огромная радость, мне бы хотелось обнять всех, как моих друзей, и чтобы мне еще хотелось, не могу сейчас знать, потому что сейчас у меня на душе так тяжело, еще тяжелее, чем раньше, я знаю, что мы дошли до точки войны, <…> люди находят друг друга. Найдем ли мы тебя, жив ли ты, — вот эти мысли сверлят мозг. Я не могу себе места найти, не могу ничего делать. Я жду тебя, Марочка. Я жду твоего письма, что ты существуешь, что у нас есть сын. Друзья мне говорят, надо терпеть и ждать. Разве я не жду, разве я не терплю, но сколько ещё надо, сколько ещё можно? Мне говорят, не сиди одна дома, и я бегу куда-то, ухожу из дома, но мои мысли идут со мной и за мной. Марочка, ты скорее дай знать о себе, а то у меня уже мало сил, сердце бунтуется, тяжело иметь такие огромные страдания. Если бы ты только приехал, что бы я сделала от счастья, не могу сейчас придумать. Но если это будет, так ты тогда увидишь сам, как мать может быть счастлива. Уже 2 года и 10 мес., как ты от нас уехал, и 1 год 6 мес. и 3 недели, как ты писал из фронта последнее письмо, я хочу верить, что ты жив, но чего ты так долго молчишь. Марочка, как тяжело, невыносимо твоё молчание. Я ходила к гадалке гадать, она сказала, что ты скоро приедешь героем, что у нас много радости будет в нашем доме, и я жду, Марочка, жду, чтобы исполнились ее слова. Я целую неделю ходила радостная, я чувствовала, как будто знаю тайну очень хорошую, и я целую неделю не плакала, а сегодня опять раскисла. Но я в этом не виновата: сердце, нервы, им немало достается от меня. Я помню, Марочка, твои слова, как ты кричал мне из вагона: мама, держись. Я держусь, Марочка, дорогой, пока держусь, а ты скорее вернись». («Сохрани мои письма…» Вып. 1. М., 2007.)
«Пройдёт время, люди отстроят города, деревни. Зарубцуются наши раны, но никогда не угаснет лютая ненависть к войне. Мы глубоко чувствуем горе тех, кто сегодня не может встретить своих близких. И мы сделаем всё, чтобы будущие невесты никогда не теряли женихов, чтобы матери не дрожали за жизнь своих детей, чтобы мужественные отцы не глотали украдкой слёзы. Мы победили и остались жить не во имя разрушений, а во имя созидания новой жизни». Этими словами завершался один из самых пронзительных фильмов о войне — «Летят журавли». За двенадцать лет до выхода картины с похожей речью обращался к матери киевлянин, оборонявший Москву, прошедший Сталинград и Курск, бравший Будапешт и Вену, лейтенант Арнольд Абрамович Учитель (1923–2009).
«Австрия.
Мои дорогие! Поздравляю вас с днем победы.
Отныне война окончена. Всё обошлось благополучно.
Хочется верить, что в наступающей мирной жизни, мы найдем своё счастье, которое не изменяло мне в эту войну и сохранило мне жизнь.
Сбылись слова дедушки о железном дожде, который пройдёт мимо нас.
Сейчас будем приступать к организации жизни в мирных условиях, причём это придется делать с самого начала, а это, возможно, ещё труднее, чем воевать. Надеюсь, что ещё буду счастлив целиком и полностью. Крепко целую, мои дорогие! Ваш сын Ноля». («Сохрани мои письма…» Вып. 2. М., 2010. С. 138.)
Нашу подборку завершат два письма капитана медицинской службы, будущего известного врача Якова Юрьевича Попелянского (1917–2003). Он писал из Литвы: первое письмо было адресовано родителям невесты, второе — невесте, Галине Блиндер. Последнее письмо в нашей подборке, словно подводящее итоги, было написано уже на следующий день после Дня Победы.
«9 мая 1945 г.
Дорогие друзья мои!
Какие слова скажут убедительнее даты этого письма?!
Написать вам праздничное слово — „поздравляю“? Но оно сегодня произносилось сто раз — вам ли произнести его в сто первый? Когда мы снова вернёмся в Москву (правда, это будет не так уж скоро), мы по-настоящему, в первый раз за 4 года, вздохнём полной грудью. Мы встретим ласковые взгляды ваши, милые, до боли милые взгляды любимых очей, мы на радостях будем немножко неуклюжи, чуть растеряемся в хмеле праздника — и тогда вы убедитесь, к кому обращены первые слова наши, с кем нам праздник — в праздник и радость — в радость.
Я не знаю, где сегодня Абрам Яковлевич [отец невесты]: в Берлине ли, в Пруссии ли, в Чехословакии или на Эльбе — мы прошли так много дорог, так много стран и рек, — я знаю, он сегодня вместе со мною — с вами. И где бы мы ни были, мы празднуем с вами, и сердца наши в доме по 3-му Красносельскому [переулку]. Сердца наши с нашими многострадальными друзьями: мамусей моей, моими сёстрами и братьями, моими истосковавшимися родными. А ещё наши сердца с теми, память о которых не сотрут ни радость победы, ни восторг свободы, ни упоение жизнью.
Я не забыл и не забуду, что моё имя — Яша — и что среди 5 имён таких не нашёлся сегодня среди моих родных ни один тёзка, который поздравил бы друзей своих с праздником. И если щемяще тяжела боль за 4-х, если больно за миллионы жертв, как же тогда бесконечно велик праздник пресечения миллионов горестей. Пусть больше тучи не омрачают ваши прекрасные жизни, созданные для радости, будьте счастливы, встречайте как можно скорее Абрама Яковлевича. До скорого свидания, Яша.
Родным и знакомым — праздничный, мирного времени привет».
«10 мая 1945 г.
Галочка!
Конец войны застал меня далеко от своих боевых товарищей, и вот уже 4-й день не могу вызваться обратно.
Это обстоятельство, да ещё то, что я ещё и вообще не дома, что меня окружает обычная за последние 4 года обстановка, те же моды, те же неудобства, да по многим ещё другим причинам я полностью ещё не проникся величием совершившегося.
Появляются отдельные мысли, образы войны, аналогии, сравнения, но через некоторое время только мы осозна́ем, что́ это за день — 9 мая 1945 г.
3 мая я был в Берлине, это был первый день после взятия его. Тогда, по существу, был праздник победы, и там я это ощутил особенно остро. Особенно остро я ощутил праздник (о, какое ликование было в тот день в разбитой и жалкой столице!), он вызывал множество впечатлений, особенно острых по своим контрастам. Об этом как-нибудь расскажу тебе при встрече. А вчера в общем ликовании вспыхивали отдельные только блики. И как всегда, при совершении великого появляются детали, загромождающие картину, а зачастую — заслоняющие общий её смысл.
Я мысленно представил себе ваш дом, вашу радость, ваши надежды. Вчера вечером в 22:00 я почти физически слился с тобой: салюты Москвы незримой нитью соединяли нас в те минуты, и я знал, что мы вместе.
Когда-то мы встретимся? Теперь-то именно не так скоро. Я не говорю уже о встрече «навсегда» — предстоит мне для меня большая борьба, в которой мне не обещают победы. Но есть во мне силы выше убеждения — любовь — она нас сблизит навсегда.
Обнимаю тебя, надеюсь всё-таки скоро с упоением целовать мою голубку. Яша. Привет родным». («Сохрани мои письма…» Вып. 5. М., 2019. С. 296–298.)
Публикацию подготовили сотрудники Центра «Холокост» Илья Альтман, Роман Жигун и Леонид Тёрушкин.
Мы просим наших читателей направлять в Центр «Холокост» оригиналы и электронные копии своих семейных реликвий (письма, дневники, фотографии, документы, рисунки времён войны) по адресам: romazhigun@mail.ru или arch-holofond@mail.ru
Публикация в газете «Московский комсомолец»
ITON TV
РИА Биробиджан
Собеседник.ру (5–9 мая)
СтоЛичность