Памяти жертв Холокоста

Ванда Объедкова (Фото: @AuschwitzMuseum / Twitter)

Прикованная к постели 91-летняя Ванда Семеновна Объедкова скончалась 4 апреля с.г. в Мариуполе, проведя, по словам ее дочери, несколько недель в подвале без воды и отопления. О ее смерти одним из первых сообщил Twitter Государственного музея концлагеря Аушвиц-Биркенау со ссылкой на Chabad.org

Ванда родилась в Мариуполе 8 декабря 1930 года. Ей было 10 лет, когда в октябре 1941 года город был оккупирован частями вермахта. Во время казни евреев девочке удалось уцелеть, спрятавшись в подвале. Позднее Ванду задержали, но друзья семьи убедили нацистов, что она гречанка. Затем ее отец, который не был евреем, смог поместить дочь в больницу, где девочка находилась до освобождения города в 1943 году.

См.подробнее.

Мать Ванды была расстреляна гитлеровцами и их пособниками вместе с другими евреями Мариуполя. Об ужасах оккупации в этом городе   рассказано в дневнике Сарры Глейх, которая сумела бежать с места казни. Через Таганрог она прошла пешком более 200 километров и 28 ноября 1941г. была освобождена в Ростове-на-Дону Красной Армией.

О ее судьбе писал в своих воспоминаниях Илья Эренбург. Дневник С.Глейх был впервые полностью опубликован нами в «Неизвестной Черной книге» в 1993г.

Приведем несколько отрывков  из этого потрясающего документа.

Дневник Сарры Глейх: МАРИУПОЛЬ. 1941 г. 

8 октября.

В двенадцать часов дня 8 октября немцы в городе. … В шесть часов вечера Фаня пришла с завода пешком, на заводе немцы с двух часов дня, а рабочие и служащие завода сидели в бомбоубежище, артиллерийскую стрельбу приняли за зенитки. Случайно кто-то узнал о приходе немцев в город. …

9 октября. Дома абсолютно нечего есть. Пекарни в городе разрушены, нет света, воды. Работает пекарня в порту, но хлеб только для немецкой армии. Немцы расклеили вчера объявления, обязывающие всех евреев носить отличительные знаки – белую шестиконечную звезду на левой стороне, – без этого выходить из дому строго воспрещается. ….

11 октября. Приход немцев сразу сорвал маски. По городу расклеены объявления, написанные от руки, – призывающие к погромам. Черносотенцы ожили. …

13 октября. Ночью у нас были немцы. …к двенадцати часам  мы остались буквально в чем стояли, двое грабили без передышки, взяли все, вплоть до мясорубки.

…. Со мной боятся не только разговаривать, но даже стоять рядом – ведь я еврейка.

….

17 октября.

… Черносотенцы жаждут погрома.

18 октября.

… Еврейки, у которых мужья русские или украинцы, могут оставаться в городе в том случае, если муж с ней; если муж в армии или вообще по какой-либо причине отсутствует, жена и дети должны оставить город; если русская замужем за евреем, ей предоставлено право выбирать – или оставаться самой, или идти с мужем. Дети могут оставаться с ней.

….

Соседи, как коршуны, ждали, когда мы уйдем из квартиры, да уже и при нас не стеснялись – Маша открыла двери и сказала, чтобы они брали, что кому нужно. Все кинулись в квартиру, папа, мама, Фаня с ребенком сразу ушли вперед, они не могли это видеть. Соседи ссорились из-за вещей на моих глазах, вырывали вещи друг у друга из рук, тащили подушки, посуду, перины. Я махнула рукой и ушла.

… Дошли до здания полка, где простояли на улице до вечера. На ночь всех согнали в здание, нам досталось место в подвале, темно, холодно, грязно.

20 октября..

… Мы шли пешком, если остановишься – получаешь удар дубинкой. Избивают, не разбирая возраста.

.. Нас гнали к траншеям, которые были вырыты для обороны города. В этих траншеях нашли себе смерть девять тысяч человек еврейского населения, больше ни для чего они не понадобились. Нам велели раздеться до сорочки, потом искали деньги и документы и отбирали, гнали по краю траншеи, но края уже не было, на расстоянии в полкилометра траншеи были наполнены трупами.

…Мы начали прощаться, успели все поцеловаться. Фаня не верила, что это конец: «Неужели я уже никогда не увижу солнца и света?» – говорила она, лицо у нее сине-серое, а Владя все спрашивал: «Мы будем купаться? Зачем мы разделись? Идем домой, мама, здесь нехорошо». Фаня взяла его на руки, ему было трудно идти по скользкой глине, Бася не переставала ломать руки и шептать: «Владя, Владя, тебя-то за что? Никто даже не узнает, что с нами сделали».

…Когда я пришла в себя, были уже сумерки, трупы, лежавшие на мне, вздрагивали, это немцы, уходя, стреляли на всякий случай, чтобы раненые ночью не смогли уйти…

…и вот мы, вдвоем, голые, в одних сорочках, окровавленные с ног до головы, начали искать пристанища на ночь и пошли на лай собаки, постучали в одну хату, никто не откликнулся, потом в другую – нас прогнали, постучали в  третью – нам дали какие-то тряпки прикрыться и посоветовали уйти в степь, что мы и сделали. Добрались в потемках до стога сена и просидели до рассвета…

23 октября. Вот уже двое суток, как мы в степи, дороги не знаем, …. Утром 24 октября постучалась к Рояновым. Меня впустили. Узнав о смерти всех, ужаснулись, помогли мне привести себя в порядок, накормили и уложили.

2 ноября. Я снова скрываюсь у Гани, сижу во второй комнате, говорить громко мне не полагается, чтобы соседи за дверью не обнаружили присутствия третьего человека в квартире, а каждый звонок и стук приводит всех в трепет. …

Ганя возражает на все мои попытки убедить ее, что мне нужно уйти и попытаться перейти линию фронта. Она считает, что идти без документов и денег бессмысленно. Кроме того, очень холодно, а я почти раздета…

3 ноября. Я на новой квартире – это недостроенная лачуга, такая незаметная, что немцы сюда не заглядывают.

8 ноября. Утром В. Попова уехала к Гане, но вскоре возвратилась и сказала мне, что Ганю и Кульпе в ночь на 8 ноября взяли в гестапо. Это ей сообщили соседи. Мне нужно уходить, другого выхода нет. Я быстро собралась, попрощалась с Васей и ушла. Дороги не знаю, иду и не знаю, куда».