Автор текста Илья Альтман, профессор РГГУ, сопредседатель НПЦ «Холокост».
Сегодня в Ростове-на-Дону продолжится начавшееся 10 февраля судебное заседание по гражданскому делу по заявлению прокурора Ростовской области «об установлении факта, имеющего юридическое значение, в интересах Российской Федерации». Этот факт квалифицируется как воинские преступления, преступления против человечности и геноцид.
По сообщениям СМИ, «параллельно с судебным процессом на Дону проходят тематические мероприятия, связанные с событиями Великой Отечественной войны, а именно – геноцидом советского мирного населения». К сожалению, в ходе первого заседания о геноциде еврейского народа практически не говорилось. Не выделялись евреи – в отличие от приговора Нюрнбергского трибунала — и как отдельная категория жертв.
Между тем, по данным ЧГК, 11-12 августа 1942г. в Змиевской балке было казнено от 15 до 18 тысяч евреев. В установленной у мемориала в начале 21 в. памятной доске речь шла о самом крупном в России месте казни жертв Холокоста. Затем текст в доске поменяли на «мирных советских граждан». После протестов в мировых СМИ и судебного процесса на третьей доске указали (без слова Холокост), что большинство жертв в Змиевской балке – евреи.
Евгений Евтушенко в декабре 2014 г. впервые прочёл свое стихотворение «Сторож Змиевской балки». Хочется надеяться, что вынося очередное решение о «геноциде советского народа» участники процесса учтут пророческие строки знаменитого поэта, лауреата премии РЕК «Хранитель памяти -2022»:
Сторож Змиёвской балки
Когда все преступленья замолятся?
Ведь, казалось, пришла пора.
Ты ответишь ли, балка Змиёвская?
Ты ведь Бабьего Яра сестра.
Под землей столько звуков и призвуков,
стоны, крики схоронены тут.
Вижу — двадцать семь тысяч призраков
по Ростову к той балке бредут.
Выжидающе ястреб нахохлился,
чтобы выклевать чьи-то глаза.
Дети, будущие Михоэлсы,
погибают, травинки грызя.
Слышу всхлипывания детские.
Ни один из них в жизни не лгал.
Гибнут будущие Плисецкие,
гибнет будущий Марк Шагал.
И подходит ко мне, тоже с палочкой,
тоже лет моих старичок:
«Заболел я тут недосыпалочкой.
Я тут сторож. Как в пепле сверчок».
Его брови седые, дремучие,
а в глазах разобраться нельзя.
«Эти стоны, сынок, меня мучают,
и еще — как их звать? «Надпися».
Я такого словечка не слыхивал,
ну а он продолжал, не спеша:
«Сколько раз их меняли по-тихому
эти самые «надпися».
Почему это в разное время
колготились, незнамо с чего,
избегаючи слова «евреи»,
и выматывали его?
Так не шла к их начальничьей внешности
суетня вокруг слова того.
А потом воскрешали в поспешности.
Воскресить бы здесь хоть одного.
Жаль, что я не умею этого.
Попросить бы об этом небеса!
Я бы тратить всем жизнь посоветовал
на людей, а не на «надпися».