Пастор-социалист-юдофил

Голландец Корнелис Хейко Мискотте (1894-1976) до сих пор являет пример идеального сочетания в своей жизни теории и практики.

Воспитываясь в консервативной протестантской семье, он с юности погрузился в изучение богословия и философии, избрав своим поприщем церковное служение. Стал пастором, служил в деревенских приходах. Женился на глубоко верующей женщине, стал отцом пятерых детей. Очень много писал на церковные, философские, литературные темы. Боролся с растущим безверием и нигилизмом XX в. Стал широко известен в Голландии как писатель и проповедник.    

Необычными и, казалось бы, несочетаемыми для традиционного протестантского пастора были только два аспекта его религиозной жизни: особая увлеченность социализмом и интерес к Ветхому Завету. Его так и называли: Красный Пастор. Идеи социализма, с его заботой о бедных, обличением богатых, хорошо ложились у Мискотте на евангельские заповеди.

Такое встречалось нечасто. Но столь же нечастым был особый интерес к еврейской религии и еврейской философии новейшего времени, которые он глубоко изучил. Иудаизму была посвящена его докторская диссертация 1932 г. под названием «Суть еврейской религии». Знатоков иудаизма среди христианских ученых в первой половине XX в. было немало, но Мискотте был одним из тех редчайших представителей тогдашнего христианства, который признавал абсолютную самоценность Торы и отвергал христианское миссионерство по отношению к евреям.

Не удивительно, что с самого начала 1930-х гг. он, с его социалистическими и проеврейскими взглядами, был убежденным противником нацизма, писал теоретические работы, где противопоставлял свет Торы тьме арийских мифов, критиковал нацистскую идеологию как языческую и неприемлемую для христианина.

В мае 1940 г. Нидерланды были оккупированы нацистами. Антиеврейские меры последовательно усиливались, как и борьба с антинацистскими настроениями. И осенью 1941 г. Мискотте издал книгу «Библейский алфавит: основы христианского сопротивления», в которой изложил теоретические основы и практические рекомендации жизни христианской общины. Там ничего не говорилось специально о сопротивлении нацизму, да и открыто писать об этом было бы невозможно в новых условиях. Речь в книге идет, казалось бы, о сугубо богословских предметах: главы носят название: «Чтение Писания», «Учение», «Имена Божьи», «Путь», «Освящение», «Жизнь общины» и т.д. Но название книги говорит само за себя: как вера и практика христианина в экстремальных условиях оккупации должна позволить человеку остаться самим собой. Он пишет в предисловии к книге:

«Нам нельзя терять времени… Пусть каждый сделает что-то в своей жизни, что  послужит ему и другим, церкви и людям на этой земле. Не позволяйте себе в эти дни проводить водораздел между церковью и людьми нецерковными. Надо воздерживаться от воззрений, исходящих из карманной догматики…»

И заканчивается предисловие отсылкой к Ветхому Завету:

«То, что Ветхий Завет является исходной точкой для наших взглядов, конечно же, не означает, что мы предпочитаем обетование исполнению. Это проистекает из акцента этой книжки на языке Писания — язык Нового Завета уходит корнями всецело в язык Ветхого».

Конечно же, читатели книги  понимали, что пастор  Мискотте призывает не ограничиваться заботой о безопасности своей и собственной общины, и подразумевает под «нецерковными» прежде всего евреев — наиболее гонимую часть голландского общества, которым надо помогать.  И сам он был верен тому, что написал. Мискотте установил связи с Сопротивлением и прятал евреев.

По окончании войны он профессорствовал в Лейденском университете. И произошла трагедия, которая в очередной, тысячный  раз заставляет задуматься о мучительной для верующих проблеме теодицеи (богооставленности). В случае Мискотте она проявила себя ярко и жестоко.

Мискотте не присвоили звание Праведника народов мира, но голландские евреи его высоко почитали. В 1946 г. пережившая Холокост еврейская пара пригласила его  с семьей на свою помолвку. К столу подавали рыбу, которая оказалась зараженной. Все члены семьи в итоге тяжело заболели, а жена и дочь умерли. Только самого Мискотте болезнь не коснулась.

Конечно, тут сразу можно вспомнить привычные клише о непостижимости путей Господних, привести в пример миллионы невинных жертв. Все это так. В ход могут пойти версии из дюжины глубокомысленных рассуждений о причинах теодицеи: и тайна Божественного промысла, и наказание Божье, и урок Божий, и прочая —  какая кому  больше по душе. Только от этого мучительная непостижимость трагедии не перестает быть таковой и все равно не получает убедительного ответа.

Это было потрясение, от которого Мискотте, при всем его обширном богословском багаже, невозможно было освободиться.  Он пережил глубочайший личный и духовный кризис, винил себя в трагедии, утверждал, что ее причиной послужил его эгоизм в семейной жизни.

Он продолжал преподавать в университете, но здоровье его неуклонно ухудшалось. Мискотте беспрестанно пытался понять, почему Бог так поступает с людьми, часто лучшими и невинными. И в 1967 г. он издает книгу, которая не случайно носит название «Когда боги молчат». Там нет ничего о его личной трагедии. Книга охватывает самые разные богословские аспекты веры и бытия, но прежде всего посвящена свету Торы и роли Ветхого Завета. Как пишет в своем предисловии переводчик книги, «насколько мне известно, это первая попытка в богословской литературе использовать Ветхий Завет в качестве ответа атеизму и нигилизму нашей т.н. ‘пост-христианской эры’… Никогда ранее мы не читали книгу о Ветхом Завете, подобную этой».  А по словам известного лютеранского теолога, проф. Гельмута Голльвитцера, активного участника протестантского сопротивления Гитлеру, члена Исповедничесой церкви, сменившего Мартина Нимёллера, после его ареста  в пастырской должности, книга Мискотте есть «панегирик Ветхому Завету, с которым мало что может сравниться в христианской и еврейской литературе».

Но небольшую главку о страданиях Мискотте завершает цитатой из Мартина Бубера:

«В наши дни снова и снова задается вопрос: «Как после Аушвица возможна еврейская жизнь? Я бы посчитал более правильным задать этот  вопрос следующим образом: как во времена, когда имел место Аушвиц, возможна любая жизнь с Богом? Неизвестность становится слишком жестокой, сокрытость — слишком глубокой. Можно еще «верить» в Бога, который позволил случиться тому, что случилось, но как можно говорить с Ним? Можно ли призывать Его? Можем ли мы осмелиться выжившим в Холокосте рекомендовать Иова газовых камер: «Славьте Господа, ибо Он благ, ибо вовек милость Его»?

И не дает ответа.

Источник.