Письма и дневниковые записи за другие даты
Продолжаем публикации в рамках проекта «Хроника войны в письмах и дневниках». При использовании текстов обязательна ссылка на наши сборники. Обращаем внимание, что в сборниках к публикуемым письмам даны дополнительные пояснения, сноски, комментарии и иллюстрации.
Розин Марк Абрамович (1908–1964). Уроженец города Рудня (ныне — в Смоленской области). Жил в Москве, в конце 1920-х годов работал на Радиостанции имени Коминтерна, участвовал в строительстве Московского метро, где познакомился со своей будущей женой — Гедой Семёновной Зиманенко.
Призван в армию в конце июня 1941 года. Находился на командирских курсах в Чувашской АССР, в городах Чебоксары и Алатырь; затем в городах Сергач и Дзержинске Горьковской (ныне — Нижегородской) области, где служил в 34-м учебном танковом полку, командовал отдельным мотоциклетным батальоном, был заместителем командира полка.
Жена Геда и двое маленьких сыновей эвакуировались из Москвы 16 октября 1941 года, оказались в колхозе «Политотдел», а затем на станции Безымянка в Куйбышевской (ныне — Самарской) области. В Рудне оккупации остались и погибли родители и другие родственники Марка Розина. Братья Семён (1917–1942) и Евгений (Зяма) (1911–1942) погибли на фронте.
Письма и фотографии переданы вдовой М. А. Розина — Г. С. Зиманенко (Москва).
Письмо М. А. Розина Г. С. Зиманенко
31 августа 1941 г.
Дорогая моя Гедочка!
Нам тут приказали зашить вещи для отправки домой, ибо неизвестно, можно ли будет заехать домой. На всякий случай велели приготовить. Сегодня 31.08, думаю, не позже 2-3 дней мы отсюда уедем. Куда — никто не знает. У меня ещё есть надежда, что увидимся, ибо, скорее всего, мне кажется, поедем через Москву. Мы отсюда поедем по частям.
Я себя чувствую хорошо. Вчера тебе отправил денег. Сегодня долго любовался на фото, где я снят с детишками. Всем показывал их. Очень жалею, что нет и тебя там. Спасибо, что хоть маленькую положила. Как мне хочется хотя бы на час–два увидаться с вами, прямо представить не можешь. Такого желания у меня ещё раньше никогда не было.
Ну, дорогая моя, будь здорова. Смотри за собой, за собой, за детьми, и будем надеяться, что скоро разгромим фашизм и будем жить счастливо. Целую вас всех. Марк.
«Сохрани мои письма…». Вып. 3. М., 2013. С. 45, 51.
Гольденштейн Макс Евсеевич (1895–1941). Родился в Кишинёве. Десять лет проработал в Главном управлении стеклянной промышленности (Главстекло) Наркомата лёгкой промышленности в Москве. Красноармеец 39-го стрелкового полка 13-й Ростокинской дивизии народного ополчения (с сентября 1941 года — 140-я стрелковая дивизия, Западный фронт). Пропал без вести в октябре 1941 года под Вязьмой. Жена М. Е. Гольденштейна — Хая и сын Борис (1933 г. р.), которым адресованы письма, — эвакуировались в город Владимир Ивановской области (ныне — областной центр).
Копии писем и фотография переданы сыном М. Е. Гольденштейна — Б. М. Гольденштейном (Москва).
31 августа 1941 г.
Дорогие мои, миленькие Хаюсик и Борик.
Вчера получил открытку от 20 августа и сегодня тоже получил открытку, задержанную в пути. Но, Хаюсик, ты забыла писать дату письма. Хаюсик! Ты пишешь, что собираешься устроиться на работу. Я считаю, что пока этого сделать ни за что не должна. Тебя ведь врачи освободили от работы по болезни. За это время ты не лечилась, своё здоровье не поправила, поэтому на работу пока не поступай. Тебе необходимо подождать до января, и до этого времени ни в коем случае не устраивайся на работу, ибо не знаешь, долго ли будешь жить во Владимире, и, кроме того, необходимо иметь пристальное наблюдение за ребёнком, а это может только родная мать. А ведь работу по своей специальности во Владимире не найдёшь. Кроме того, на любой работе, кроме основной, необходимо заняться общественной. И то и другое с твоей болезнью ничего не получится. Поэтому рекомендую и советую послушать мой совет пока не устраиваться на работу. Можешь пока ограничиваться общественной работой. Надеюсь, что меня послушаешь. <…>
Хаюсик, дорогая, я прошу, чтобы ты и Борик часто мне писали. Можно писать закрытые письма без марок или с марками, сюда доходят и те и другие. Я вполне здоров и успокоился за вас, как начал от вас получать письма. Жду в дальнейшем регулярно письма твои и Борика. Есть ли письма от наших родных? Будьте здоровы. Целую крепенько. Ваша Головушка.
Дорогой сыночек! Почему ты своему папочке ничего не пишешь? Попроси у мамы бумагу и напиши письмецо. Пошёл ли ты в школу и мирно ли живёшь с мамочкой? Пиши часто. Твоя Головушка по тебе соскучилась. Целую тебя крепенько и прижимаю очень крепко.
«Сохрани мои письма…». Вып. 5. М., 2019. С. 129, 132–133.
Рабинович Исаак Моисеевич (1911–1977). Родился в городе Краслава Витебской губернии (ныне — Латвийская Республика). До войны жил в Риге, учился и преподавал математику в Латвийском университете.
Эвакуировался из Риги 27 июня 1941 года вместе с женой, Дорой Борисовной, в село Уни Кировской области. Там же в ноябре 1941 года родился сын Владимир. В начале сентября 1941 года И. М. Рабинович добровольцем вступил в формировавшуюся 201-ю Латышскую стрелковую дивизию. Был направлен в топовычислительный взвод 220-го артиллерийского полка. Участвовал в боях под Москвой и Старой Руссой зимой 1941–1942 гг. В марте 1942 года был ранен. Позднее служил рентгенотехником в передвижных госпиталях Северо-Западного, Степного и 2-го Украинского фронтов. Осенью 1944 года назначен главным рентгенотехником фронта в звании старшего техник-лейтенанта. Участвовал в освобождении Румынии, Буковины, Венгрии, Чехословакии. После войны преподавал математику и астрономию в Латвийском государственном университете. Был выдающимся популяризатором математических, астрономических знаний, историком этих наук. Доцент.
Письмо И. М. Рабиновича адресовано жене в эвакуацию.
Копия письма и фотография переданы сыном И. М. Рабиновича — В. И. Рабинович (Рига).
31 августа 1941 г. Горький
Дорогая Дорик!
Я всё время думал и надумал. Если ты в течение ближайших недель или даже недели не установишь, что можешь рассчитывать на эффективную помощь унийцев, то тебе и вам всем надо постараться перебраться в место покрупнее. Скажем, в Фаленки. Всё же попадаются знакомые и больше шансов устроиться. Конечно, всё это нужно предпринять после моей документации.
Любящий муж Исаак.
31 августа 1944 г.
Моя дорогая Дорик!
Опять я оторван на сотни километров от того места, где имел шанс получить от тебя письмецо. Ты обязательно напиши по новому адресу полевой почты.
Сегодня я проснулся утром от какого-то необыкновенного шороха. Спал я, как теперь обычно, на носилках у борта своей машины — погода стоит очень тёплая. Оказывается, два поросёнка сделали открытие, что о резиновый скат машины очень удобно чесать спину. Шорох они подняли невообразимый! Пишу тебе всю эту чепуху, чтобы ты могла себе ясно представить эту жанровую картинку.
Ещё одна картинка. Вчера я впервые встретился со своей старой мечтой — гроздьями винограда, правда, не слишком спелого. Я сразу купил его кило (за 3 рубля) и сразу же съел. После этого около 2 часов испытывал какое-то беспокойство в желудке. Но ничего, выдержал без каких-либо последствий. Забыл прибавить, что к винограду я прибавил еще ½ кило груш (3 р. кило). Вообще тут понимают только цифру 3. Любой фрукт — 3 р. кило. На рубль дают 3 баранки, 2 карандаша — 3 рубля. Говорят местные жители… по-еврейски! Правда, несколько своеобразно — я еле понимаю. То обстоятельство, что офицер говорит по-еврейски и явно сам еврей, у местных евреев вызывает дикий восторг. Можно себе представить тот гнёт, который они пережили во время немецкой оккупации, да и раньше, во время владычества «своих».
Город, который мы проезжали, при въезде мне очень показался похожим на Ригу со стороны Межапарка. Даже как-то защемило, ведь наш роман начался на той трамвайной из Межапарка, которая идёт вдоль тротуаров. Город достаточно разрушили, и судить о его прошлом виде — трудно. Впрочем, пробыл я там только одну ночь.
Чтобы ускорить момент нашего свидания, ничего не остаётся, как тёте проявить инициативу. Сообщи мой адрес в отдел кадров Наркомпроса ЛССР. Может быть, они меня вызовут. Я сам на результат активности с моей стороны могу очень мало рассчитывать. Уж очень важное начальство, с которым имею дело, уж очень трудно им вникнуть в мои малые интересы. Уж очень [зачеркнуто — Сост.].
Будь здорова, моя дорогая. Твой любящий муж Исаак.
«Сохрани мои письма…». Вып. 3. М., 2013. С. 112–113, 121–122.
Гельф Даниил Владимирович (1905–1942). Родился и учился в Одессе. До войны жил в Москве, был на партийной работе.
На фронте — старший политрук, старший инструктор по пропаганде и агитации 748-го стрелкового полка 206-й стрелковой дивизии. Умер от ран 23 июля 1942 года. Похоронен в братской могиле № 200 (совхоз «Масловский» Воронежской области).
Переписывался с женой, Серафимой Владимировной Гельф (Симой), остававшейся в Москве, матерью — Еленой Григорьевной Гельф и сестрой — Полиной Владимировной Гехт, находившимися в эвакуации в посёлке Дедюхино под городом Березники Молотовской области (ныне — Пермский край) области.
Копии писем и фотография переданы внучатой племянницей Д. В. Гельфа — Е. И. Жилинской (Москва).
Письма сестре Даниила Гельфа от его боевых товарищей
31 августа 1942 г.
Милая Полина Владимировна!
Всё ещё тяжело писать, всё ещё не ложится на бумагу и не вмещается в сознании. Написала Вам огромное письмо, хотелось вспомнить и поговорить о живом Д. В., а собеседников у меня нет. Потом стыдно стало [от] своей болтливости, и вот пишу Вам обо всём не так, как видела и воспринимала сама, а как по обрывкам разговоров, сопоставлению событий, рассказов, воспоминаний, которые выискиваю и пополняю всё время, — как представляется его гибель теперь.
Трудно говорить об этом эпическим языком, да и вообще трудно подобрать соответствующее определение — мы потеряли лучшего друга, милого товарища, облегчавшего жизнь окружающих. Я его знала ещё до приезда в дивизию, и поэтому тягость последних воспоминаний всё время подчёркивается воспоминаниями о живом «неисправимом оптимисте».
22 июля вечером я его видела на командном пункте. В тот вечер его назначили комиссаром в один из полков. Всю ночь он был там на передовой, у переправы. Ночь была облачная, утром пошёл дождь. Он немного устал, хотя бой был удачным, а это всегда снимает усталость. В 7 (между 7 и 8 ч.) утра он получил ещё один приказ от комиссара. Идя выполнять его — встретил Николая Калмыкова. Калмыков говорил с ним, сказал ему, что на почте ему лежит 30 писем.
Я просила Калмыкова написать Вам, дала Ваш адрес, — если сможет, он напишет. Он очень любил Д. В. (впрочем, как и все его товарищи). Поговорив с Калмыковым, он собрал своих помощников: надо было подвести итоги последнего боя и дать указания людям. Было уже около 11 часов дня, дождь кончился, но день был серый — и ему хотелось, вероятно, согреться (когда не спишь, всегда немного холодно). Поэтому он собрал всех в доме. Это было первой ошибкой: деревня Семилуцкие выселки была в 1-2 километрах от немцев и простреливалась. Домишко был [одно слово неразборчиво — Сост.] кирпичный, на окраине деревни. Он вошёл в дом. Начали собираться люди — их было 9 или 11 человек, политработники. Он слушал их сообщения, сидя у стола, спиной к окну. Потом начал говорить — и здесь, вставая, допустил вторую ошибку: снял каску…
Простите нескладный сумбур моих писем. Мне не до слога. Мне очень больно и горько и за Вас, и за себя — это был редкий человек, прекрасный товарищ — много ли их, настоящих людей на свете? Много, конечно! Но эта потеря для всех нас, знавших его — очень велика.
Пишите, если можете: ППС 1686, ДВЛ № 892 Фоминой Калерии Сергеевне.
31 августа 1942 г.
Тов. Гельфенбейн, я в большом затруднении. Понимаю, что вам хочется знать всё о последних минутах жизни брата. Но как я могу помочь Вам в этом, если больше ничего существенного не могу сообщить. После Вашего письма я расспрашивал товарищей, и вот, что удалось узнать от оставшихся здесь людей. Ваш брат ранен был в голову. Пробит и раздроблен череп. Видимо, это потолочной доской или балкой — не ручаюсь. Когда прибыли санитары, он, оказывается, открыл глаза и спросил: «Куда я ранен?». Потом простонал, чтобы его [одно слово неразборчиво — Сост.] и попросил, чтобы положили на живот.
Я увидел его, когда его привезли во второй эшелон. Он лежал весь забинтованный и только хрипел. Ни одного слова до самой смерти не произнёс. Я не был в самые последние минуты его жизни, меня вызвали в политотдел. Но я говорил с медсестрой (её теперь здесь нет), она мне это сказала. Никаких просьб, жалоб или чего-либо ещё он не произнёс. Слишком тяжело он был ранен. Те, кто был с ним в одной избе, все ранены. Один, кажется, умер в госпитале, другие как — не знаю. Мы их след совсем потеряли, и удастся ли когда встретиться, тоже не знаю. С одним из них, Егоровым, я беседовал ещё в тот день. Он был легче других ранен, и беседа велась в операционной. Он ничего нового, кроме того, что я писал, не сообщил.
Похоронен Ваш брат в совхозе. Назыв[ается] он так: Масловский совхоз, Воронежского облисполкома, Ново-Усманьский р-н. Схему пришлю как-нибудь.
[Калмыков Н. А.]
«Сохрани мои письма…». Вып. 3. М., 2013. С. 140, 145–147.
Кигель Борис Давыдович (1912–1943). Родился в городе Умань (ныне — в Черкасской области, Украина). В 1930-е гг. участвовал в ликвидации неграмотности на селе. Работал на мясокомбинатах в Иваново, Вятке (ныне — Киров), Харькове; прошёл путь от ученика электромонтёра до главного технолога.
В 1941 году эвакуировался с семьёй из Харькова в Новосибирск, где также работал на мясокомбинате. Призван в Красную Армию в июле 1943 года. Сержант, командир отделения 718-го стрелкового полка 139-й стрелковой дивизии. Погиб 14 сентября 1943 года у посёлка Рубежанка Калужской области.
Именно нём и его товарищах поэт Михаил Матусовский и композитор Вениамин Баснер написали одну из самых популярных песен о войне — «На безымянной высоте…». Она прозвучала в 1963 году в кинофильме «Тишина». В ходе боёв за освобождение городов Рославль и Брянск 18 добровольцев заняли важную высоту и удерживали её на протяжении двух суток. Из 18 бойцов чудом выжили только двое (а не трое, как говорилось в песне). 16 сентября 1966 года на месте боя был открыт памятник. На одной из его граней высечены имена шестнадцати солдат «из песни». Среди них — сержант Борис Кигель и харьковчанин — рядовой Эля (Дмитрий) Яковлевич Липовицер.
Письмо Бориса Кигеля, написанное по дороге на фронт, адресовано в Новосибирск жене, Елене Михайловне, и дочерям Ольге и Татьяне.
Копия письма и фотография передарены Т. Б. Кигель (Ростов-на Дону).
31 августа 1943 г. ст. Сухиничи
Здравствуйте, дорогие мои девочки, Лелюшка и Танюша.
В Москве я был почти сутки, но стояли там, где нет даже телефонного автомата. Гришкиного адреса тоже не имею, так что ни с кем не повидался. Сегодня буду уже на месте, с дороги поспал хорошо, и, по-моему, даже отдохнул после дороги, во всяком случае, подготовился к близким испытаниям. До свидания, мои любимые, целую. Ваш Боря.
«Сохрани мои письма…». Вып. 3. М., 2013. С. 233, 235.
Шпринц Галина Абелевна (1920–2006) и Лундин Лев Борисович (1919–2006). Родились и жили до войны в Минске. В 1936–1937 гг. учились Средней школе № 5 им. Добролюбова в параллельных классах. Потом их пути разошлись.
Л. Б. Лундин поступил в Казанский авиационный институт (ныне — КНИТУ-КАИ им. А. Н. Туполева). В 1941–1945 гг. работал инженером-технологом на авиазаводах в Горьком (ныне — Нижний Новгород) и в Москве. После войны продолжал работать в авиационной промышленности в конструкторском бюро М. Л. Миля.
Г. А. Шпринц перед войной училась в Белорусском пединституте (ныне — БГПУ) и была замужем за аспирантом Минского юридического института (ныне — факультет БГУ) Петром (Пейсахом) Гротвальдом. Он пропал без вести в июле 1941 года. 24 июня 1941 года беременная Г. А. Шприц была ранена во время бомбардировки Минска. Ей удалось уйти из города и эвакуироваться. В 1941–1943 гг. она жила в посёлке Турки (с/х Первомайский) Саратовской области. В ноябре 1943 года с сыном Валерием (1942 г. р.) переехала в Москву — благодаря помощи Л. Б. Лундина. Они поженились в марте 1944 года.
Почти все родственники Г. А. Шпринц и Л. Б. Лундина погибли в оккупированном Минске и в окрестностях.
Письмо Г. А. Шпринц адресовано Симе Шустерман (Добролюбовой). Они вместе учились в школе и в институте. В июне 1941 г. Сима Шустерман уехала в эвакуацию. В 1941–1942 гг. жила в селе Пешковка Кустанайской области КазаССР (ныне — город Пешковка Костанайской области, Республика Казахстан). С 1943 года находилась в Уфе. В 1944 году приехала в Москву.
Копия письма и фотография передана дочерью Г. А. Шпринц и Л. Б. Лундина — А. Л. Губерниевой (Москва).
31 августа 1943 г.
Здравствуй, милая Симочка!
Поздравляю тебя с новым местом жительства. Однако, девушка, ты, очевидно, проявила немало инициативы, если смогла уехать из Пешковки. У меня дела обстоят не так успешно, как ты думаешь. Пока я ещё в своей Сиротке, но питаю надежду скоро выбраться. Дело в том, что до сих пор я не получила ещё никакого ответа из Москвы, чему весьма и весьма удивляюсь. Вчера уехала в Москву жена бухгалтера нашего совхоза. Мне с ней было очень удобно уехать, но без вызова я не рискнула подняться с места, ибо рискую я очень многим. Но с отъездом Генриетты Михайловны моё дело будет продвигаться успешнее, т. к. она сможет кое-что предпринять для ускорения моего отъезда непосредственно в Москве. Она там повидает Лёву, у неё есть влиятельные знакомые и т. д.
Я же готовлюсь к отъезду. Через несколько дней поеду в Турки на бюро райкома партии, где будет решаться вопрос о моём отпуске на учёбу. Ведь я теперь не вправе распоряжаться своей судьбой сама. Но думаю, что райком возражать не станет. Такое у меня осталось впечатление от беседы с первым секретарём райкома партии.
Если мы с тобой скоро увидимся в Москве — это будет большое счастье. Я буду биться до конца за то, чтобы уехать. Валерий выглядит неважно, хотя не болеет и не поносит. Для него Москва — спасение.
Милая Симочка! Что у тебя произошло с Глебом? Нет ли трещины в том большом чувстве, которое ты питала к нему? Мне кажется, что мои подозрения имеют под собой почву. Пиши мне пока по старому адресу. Когда выеду, буду тебе телеграфировать. Целую крепко. Галя.
Посылаю тебе своё фото. Не пугайся. Это после малярии. Теперь я уже поправилась. […]
«Сохрани мои письма…» Вып. 4. М., 2016. С. 159–160, 175–176.