Письма и дневниковые записи за другие даты
Продолжаем публикации в рамках проекта «Хроника войны в письмах и дневниках». При использовании текстов обязательна ссылка на наши сборники. Обращаем внимание, что в сборниках к публикуемым письмам даны дополнительные пояснения, сноски и комментарии.
Березнер Лев Васильевич (1909–1941). Родился в городе Бодайбо Иркутской губернии (ныне — Иркутской области). После Гражданской войны оказался в Москве, воспитывался в детском доме. По спецнабору направлен в авиационное училище. С 1938 года — лётчик в 40-м бомбардировочном авиационном полку ВВС ЧФ. Провёл 17 месяцев в тюрьме по обвинению в «потере политической бдительности». В 1939 году освобождён, восстановлен в звании и должности.
С первых часов войны старший лейтенант, командир звена АНТ-40 Л. В. Березнер бомбил позиции немецких и румынских войск, нефтепромыслы на территории Румынии. Фотография экипажа была опубликована 30 июля 1941 года в газете «Известия» (на тот момент он совершил более 20 боевых вылетов). Самолёт Л. В. Березнера не вернулся с боевого задания 29 августа 1941 года.
Письма Льва Березнера адресованы жене, Ревекке Айзиковне Сориной (1920–2010). Летом 1941 года супруги ожидали рождения первенца. За две недели до начала войны Л. В. Березнер писал: «До 22 июня ни о каком отпуске и думать нельзя»; «Знаешь, родная, ты не спеши рожать Димку, роди его 22-го, вот было бы здорово, правда?». Отец, желавший назвать сына Дмитрием, увидел его лишь однажды, незадолго перед гибелью. Мать назвала сына Александром.
4 июля 1941 г.
Ривуська с Димкой, здравствуйте!
Речь тов. Сталина от 3-го июля в нас, бойцов и командиров Красной Армии, вселила ещё больше энергии и ещё больше силы, вдохновила на новые подвиги в битве с заклятым врагом. Я на речь тов. Сталина ответил по-большевистски, уничтожил военный объект фашистской гадины. И впредь буду гордо держать алое знамя победы над головой. Знамя счастливой жизни. Верь мне, родная, эту взбесившуюся сволочь мы бьём, били и будем бить до полного уничтожения. Роднуська, за наше счастье, за Димкино счастье я, не щадя своей жизни, прокладываю дорогу вперёд. Будь спокойна, моя любимая, я храбро сражаюсь, и на подвиг этот ты меня толкаешь, моя любимая комсомолка.
«Сохрани мои письма…». Вып. 6, 2021. С. 64–65.
Березнер Сергей Васильевич (1900–1960). Родился в городе Бодайбо Иркутской губернии (ныне — Иркутской области) в семье политкаторжанина. Старший брат Льва Березнера. В мае 1917 года вступил в РСДРП(б). В годы Гражданской войны был членом подполья и партизанского отряда. Два старших брата — Николай и Матвей — убиты колчаковцами, сам С. В. Березнер провёл около года в тюрьме. В январе 1920 года — политкомиссар почты и телеграфа Иркутска, затем до начала 1930-х работал в органах ВЧК-ГПУ-ОГПУ и в прокуратуре на Дальнем Востоке, в Центральной России и на Северном Кавказе. В 1933–1934 гг. учился в Москве в Литературном институте красной профессуры. В 1935–1941 гг. — работал на Московском станкостроительном заводе им. Серго Орджоникидзе (первое время — фрезеровщиком, чтобы избежать политических репрессий), также был сотрудником изданий «Литература в школе» и «Художественная литература».
29 июня 1941 года добровольцем вступил в ряды 1-й мотострелковой дивизии. Рядовой. 25 июля 1941 года ранен и взят в плен под Могилёвом. Бежал. В феврале 1942 года пойман, в марте заключён в лагерь близ Вильно (ныне — Вильнюс, Литовская Республика). Затем направлен в Германию в Шталаг-3262, а оттуда — в туберкулёзный лагерь Штаумюле. Скрывал национальность благодаря помощи товарища — уроженца Кавказа, научившего выдавать себя за мусульманина. В лагерях был активным членом подполья. 2 апреля 1945 года освобождён американскими войсками. Несколько месяцев проходил лечение в советском госпитале в Германии.
После войны работал в советских журналах и как педагог. В 1951–1955 гг. — механик по клавишным инструментам. С 1956 года получал персональную пенсию РСФСР. По воспоминаниям о пребывании в плену написал пьесу «Хозяева».
Брат С. В. Березнера, Лев (1909–1941), — лётчик ЧФ, не вернулся из боевого вылета 29 августа 1941 года. Другой брат, Александр (1915–1944), погиб 9 декабря 1944 года в 169-й отдельной штрафной роте на 1-м Украинском фронте.
Публикуемое письмо — часть переписки С. В. Березнера с женой, Ольгой (Олесей) Николаевной Подвойской (1908–2002), дочерью партийного и государственного деятеля Н. И. Подвойского (1880–1948). В сборнике в Приложении приведено продолжение переписки в 1945–1946 гг.
Копии писем и фотография переданы внучкой С. В. Березнера и О. Н. Подвойской — В. Ю. Кобылянской (Москва).
4 июля 1941 г.
Любимые мои!
Объявлено о походе. Посылаю домой личные вещи, в том числе — увы — и баян: утопичность этой затеи теперь очевидна самым заядлым баянофилам.
Идут последние сборы. Я никогда ещё не видел такого изумительного подъёма, такой железной решимости каплю за каплей отдать свою кровь за родину, решимости, какой живёт сейчас буквально каждый из нас.
И мы непоколебимо уверены в том, что принесём на своих штыках победу!
Будьте, родные, в этом уверены! Крепко всех целую.
Олесенька! Не нервничай, если писать буду редко: даже здесь невероятно трудно было выкраивать на это время и обстановку.
При первой возможности сообщу адрес.
«Сохрани мои письма…». Вып. 6, 2021. С. 73–75.
Ставский Григорий Самойлович (?–1943). Ушёл на военную службу в 1940 году. Войну встретил на границе — в Белоруссии. Фронтовой разведчик. Награждён медалью «За отвагу». Погиб осенью 1943 года. Похоронен в городе Сватово Луганской области.
Письма С. Г. Ставского адресованы родителям, брату и сестре Циле, успевшим эвакуироваться из Полтавы в посёлок Половниковка Кустанайской обасти Казахской ССР.
Письма переданы А.Б. Дихтярь (Москва).
4 июля 1941 г.
Дорогие родители, брат, сестра! <…>
О том, что я жив и здоров, свидетельствует моё письмо. Умирать не думаю и о каких-либо других вещах тоже не думаю. А думаю, как бы лучше выполнить задачу. За эти дни я себя проверил и остался собою доволен. Приеду когда-нибудь к вам, нам будет много о чём поговорить.
Я за эти дни много видел. На своих ногах я прошёл почти всю Белоруссию. Думал я, что мне удастся увидеть Германию, но, как видно, раньше придётся познакомиться со своей страной. А Германию, так или иначе, я увижу. Во что бы то ни стало мы врага разобьём. Не так страшен чёрт, как его рисуют. Причину этих моих слов когда-нибудь я вам объясню.
Я вас прошу, не волнуйтесь, если от меня не будет вестей. Я на войне и не всегда могу писать письма. Это моя первая возможность, и я её использую. Прошу вас, не думайте о том, что со мною может что-нибудь случиться. А думайте о хорошем исходе войны и о нашей встрече.
В моих мыслях всегда на втором месте стоит встреча с вами, а на первом — как лучше разбить врага. Во всяком случае, моя жизнь уже застрахована с большими процентами, и не один ещё враг будет уничтожен от моей руки.
Бывайте здоровы. Жму руки. До нового от меня к вам письма. <…>
«Сохрани мои письма…». Вып. 1, 2007. С. 24–26.
Тополев Лорис Константинович (1924–1945). Родился в Ленинграде. В 1941 году был эвакуирован в Омск. По окончании школы в 1942 году призван в армию и направлен Барнаул в артиллерийское училище. В мае 1943 года ушёл на фронт. Участвовал в обороне Ленинграда, освобождении Эстонии и Польши, взятии Берлина. Погиб в Берлине 8 мая 1945 года.
Письма Л. К. Топлева адресованы бывшей однокласснице — Нинеле Самуиловне Фокиной (в девичестве Жак).
Письма переданы Н. С. Фокиной (Москва).
4 июля 1943 г.
Здравствуй, Нэля!
Нэлька, знаешь, и не ждал, честное слово, не ждал, а сегодня приходит с тыла почтальон, и я по-прежнему стою и смотрю, как он перебирает письма, и чего-то жду (заметь, жду) и не знаю, чего. И вдруг подают, вдруг подают, и не знаю, брать или не брать, — сразу узнал твой до того дорогой почерк. Потом боялся распечатывать, целых полчаса носился с ним как сумасшедший с писаной торбой. Что же ты пишешь? Ругаешь, или нет, или да, или нет. Читал и всё, всё забыл, и фронт, и всё, всё, и как-то радостно стало на душе, честное слово, дорогая Нэлечка, так светло. Всё как-то ясно восстановилось в памяти, всё до малейших подробностей. Какой я был дурак, дурак, дурак… а ты чудачка, Нэля. Вечер в саду последний, помнишь — ну ладно, о другом.
Я во многом изменился, во многом, если бы ты увидела меня, то не узнала бы, но «по-прежнему такой же нежный…» Эх, война, война проклятая, тысячу раз проклятая, что ты делаешь!
А как ты выглядишь, Нэля? — пиши. Пиши о всём на твоём свете.
Ты, наверно, и не представляешь, что такое война, живя там где-то, далеко-далеко, за тысячи километров, на Большой земле (так у нас называют). А вот большое (бывшее) село, а мы в нём и стоим, и позиции огневые наши прямо в селе (не разочаровывайся) — от села ничего не осталось, всё врыто в землю (а были и пятиэтажные дома), только посреди поляны на бывшем перекрёстке дорог стоит кирпичный белый дом, без окон, без дверей, зайдёшь в него, а через пять этажей крышу видно (которой нет). Неопытный человек пройдёт здесь и ничего не увидит, а в земле целый город. И я в одной из таких землянок живу. Роются в земле, потом делают накаты (2, 3, 4 и до 12 и более), последний и бомбы не возьмут, а у меня 4 наката, 150 мм снаряд возьмёт, но мина — никакая. Все изрыто в траншеях, ходах сообщения и т. п.
А за полтора километра сидят вшивые. Ходишь свободно, потом раз снаряд в трёх шагах (не бойся, не разорвался). Сразу ложишься, следующий может разорваться, и ползком в какую-либо землянку (везде примут, здесь все друзья и товарищи) или канаву. У немцев много не разрывается, особенно при стрельбе тяжёлыми. Много таких случаев. Например, кушали с компанией, дала какая-то сволочь очередь, двоих убило, а двое остались живы, в том числе и я. Или обстреливал из миномётов, и 4 мины попали в мою землянку, и ничего, только земля сыплется да земля ходит как трамвай (а сидишь и думаешь об этом трамвае — сейчас поеду). Знаешь, Нэля, привыкает человек ко всему, привыкает.
Перервался… Уже темнеет, Нэля, мне необходимо было провести беседу с батареей об этой сволочи Власове. Сейчас провёл, так около 12 часов, продолжаю писать.
Знаешь, взял этот лист и сказал, что пойду писать письмо девушке, а они смеются, говорят, о чём ты будешь писать на таком папирусе, и темы-то не сыщешь. Найду, сказал я, ведь найду, Нэля, верно найду.
Фронт — очень интересная штука, здесь как-то всегда чем-то рискуешь и всё стоит «на бочке», знаешь, как говорил Достоевский: «Если нечего поставить, ставь на кон себя», тогда ты выиграешь (не очень полезные мысли). А как я люблю рисковать — жутко, и кровь молодая играет, что-то ждёт, ждёт… Ведь сдавал я экзамены, совершенно не готовясь всегда, прыгал на лыжах оттуда, где и чёрт ногу сломит, и нырял с вышек, где только хорошие спортсмены. Вечный риск, вечный риск, вечная какая-то приятная жуть, и бьётся сильно-сильно сердце… Да. А здесь я нашёл свою стихию, которая сливается с лучшими душевными стремлениями своего сердца, Нэля, своей мысли.
Здесь как-то живо переживаешь все мировые события, чувствуешь всё на самом себе. В тылу, на Большой земле, я как-то вскользь воспринимал события на фронте, как-то мимолётно, как-то по пути с «основным» (основными событиями для моей жизни, а здесь нет).
Фронт — это школа, огромная, всеобъемлющая, она, эта школа, учит всему: и как жить, и как понимать, и многому другому. Здесь я научился тому, чему не научился бы и за 20 лет мирной жизни. А жить! О, я знаю, как я буду жить, Нэля, дорогая моя, знаю! Когда кончится эта никому не нужная война, я буду жить, воистинно жить, а не существовать. Мы сошлись с тобой мыслями. Никогда не иди поперёк своим желаниям, но и надо надо никогда не терять головы, и думай всегда вперёд, а потом совершай (у девушек иногда наоборот получается).
Сейчас сижу в землянке, связистов своих послушал, как он обнаруживал цели (старый вояка). Интересно. Снова пишу.
А интересно будет потом, после войны, всё это вспомнить, походить по местам жутких схваток. Да. Забавно. Каждой секундой рискуешь жизнью. Теперь, вероятно, я не буду считать мужчинами тех, которые пригреваются в тылу, не идут защищать свою землю, свою Родину, свой народ, своих девушек, Нэля. Я презираю их.
Родина! Моя чудесная, любимая, моя мать Великая Родина — ты в опасности, ты страдаешь, мой великий русский народ, на тебя покушаются, на твоё существование, на жизнь твою. О! Как её люблю, любили бы все так её, дорогая Нэля, тогда бы духом своим, своей великой любовью победили бы ненавистного врага. Встанешь так, обернешься кругом: Россия, необъятная неукротимая, тебе отдаюсь я, бросил всё и пошёл защищать тебя, несмотря на уговоры отца и матери, несмотря ни на что, так что может сломить мою волю, когда я обоими ногами опираюсь на тебя, земля моя, а если погибну, то не умру, останусь в земле моей, в народе своём. А была возможность остаться там.
Узнал адрес своего друга Владимира Николаевича Воронова; Жду ответ. Получил письмо от отца. Семья моя в Барнауле. Их адрес: Алтайский край, г. Барнаул, Сибирский переулок, дом 1, кв. 11. Потеряюсь — пиши туда.
Живи, Нэля, пока есть возможность, живи как хочешь. А может, будешь где поднимать бокал, опрокинь за того, кто защищает тебя, кто, может, считает тебя своей звездой, вечно горящей перед ним, за Лориса Тополева.
Может, и верно, Нэля, тогда я абсолютно запутался и ничего не понял.
Вечно Лорис и только Тополев.
«Сохрани мои письма…». Вып. 2, 2010. С. 173–178.
Халип Яков Николаевич (1908–1980). Родился в Санкт-Петербурге. С 1921 года жил в Москве. Окончил Государственный техникум кинематографии (ныне — ВГИК). С 1929 по 1931 год работал ассистентом оператора на киностудиях. С 1931 года — фотокорреспондент в газетах «Правда», «Известия», журналах «Красная нива», «СССР на стройке».
В годы войны — фронтовой корреспондент газеты «Красная Звезда» (1941–1944) и Совинформбюро (1944–1945). После войны работал в журналах «Огонёк», «Смена». С 1954 года и до конца жизни – фотокорреспондент журнала «Советский Союз».
Письма Я. Н. Халипа адресованы жене Агнии Павловне Халип и дочери Кире — уехавшим в конце июня 1941 года в эвакуацию в Ашхабад. Через месяц после отъезда родных Я. Н. Халип получил приказ выехать по заданию редакции на Западный и Юго-Западный фронты.
Копии писем и фотографии переданы сыном Я. Н. Халипа — Н. Я. Халипом и внуком — С. Ю. Халипом (Москва).
4 июля 1943 г. Москва.
Дорогая моя дочуля Кирюша!
Как ты, милая, поживаешь? Как доехала? Жду твоих письмишек. Посылаю тебе твои игрушки и кукольные платья и одеяльце с простынкой. Будь, дочуля, умницей, слушай маму, кушай хорошо и не шали. <…> Я тебя крепенько, крепко целую. Поцелуй за меня мамочку покрепче. Твой папа. Привет всем-всем от меня. [Подпись]
«Сохрани мои письма…». Вып. 1, 2007. С. 30–32.